Церковная история признала коломенскую “Марину Мнишек” гермафродитом
Фото автора
В России есть некое количество священных коров, которых нельзя трогать ни при каких обстоятельствах. В каждом городе тоже есть свои священные коровы, которых иногда даже позволяется немножко покритиковать, только ради Бога не задумывайтесь о том, что они значат на самом деле! Этого вам не простят никогда. В подмосковной Коломне набор священных коров стандартен: интеллигенция, власть, культура и Великое Прошлое. Последняя — самая большая и страшная. В наследники Великого Прошлого лезут все кому не лень. И уж коли пролез, и надел на голову целый железный шлем, и в нем по историческим местам типа в дозоре ходит, то и его уже не тронь, потому как и он теперь часть священной коровы, и неважно, какая — часть, и все тут. И боже вас упаси начать анализировать: а какое именно прошлое он олицетворяет и откуда взял, что оно таким и было?
На днях мне посчастливилось познакомиться с Валерием Ярхо, коломенским литератором, который занимается трудоемким изучением обширных церковных архивов и попутно дергает за хвосты уже упомянутых священных коров.
— Я начинал свою деятельность как церковный историк в Коломенском и Зарайском уездах, — рассказывает Валерий. — В старое время церковь часто выступала именно тем стержнем, вокруг которого крутилась вся жизнь в селе и городе. И, что особенно важно, церковь вела подробнейшие записи, и они прекрасно сохранились. Мне повезло: мои мечты совпали со стремлением коломенских священнослужителей как можно больше узнать об истории Коломны. Начинателем всего этого стал священник Вадим Маркин. И вот что я вам скажу: когда работаешь с церковными архивами, возникает ощущение, что нас обокрали!
Призраки уходят
Без сомнения, самая известная коломенская достопримечательность — это Маринкина башня. Маринкиной ее принято считать в связи с известнейшей смутьянкой Мариной Мнишек. Впрочем, все, кто худо-бедно вникал в ее историю, не забывали добавлять, что доподлинно известно о визитах Мнишек в Коломну и некоторых ее любовных передрягах поблизости, а вот о мистической ее кончине в башне Коломенского кремля достоверных сведений нет. Есть легенда о башне и огромная масса версий — в диапазоне от казни дочери польского воеводы в Москве до гибели ее под Калугой. Но сие мало кого волнует, потому что, как справедливо заметил Валерий, уже возникла целая специальность — “показывать Маринкину башню”. Граждане в кольчугах повествуют неискушенным туристам душещипательные истории о том, как по ночам в башне мечется неприкаянный дух Марины Мнишек, а сторожа чувствуют пристальные взгляды представителей потустороннего мира в затылок...
— Валерий, как вы нашли историю про Маринку?
— Путем обычного фронтального осмотра документов, относящихся к XVIII веку. Меня интересовало все, что имеет отношение к епископскому дому. А епископ мог творить и суд. В основном церковный суд разбирал дела, которые были не по зубам судам гражданским. Простой пример — растление малолетних. В Гражданском уложении такой статьи не было, а в духовном судили согласно библейскому прецеденту. И вот среди прочих мне попалась история Марины Поликарповой. Потом я нашел еще массу упоминаний о ней в других источниках, где ее преподносили как курьез, как пример нестандартного судебного разбирательства и так далее. Поговорил со специалистами, сопоставил даты и факты — и получилась версия, почему же угловую башню Коломенского кремля называют Маринкиной. Одно было ясно бесспорно: Мнишек в этой башне не было, потому что делать ей тут было абсолютно нечего. Просто передаваемые от поколения к поколению рассказы о налете Марины Мнишек и Заруцкого на Коломну смешались с историей о столпе, в котором была замурована Марина Поликарпова. Имя Марины Юрьевны Мнишек было в гораздо большей степени на слуху, отсюда и получилось перерождение факта в миф. А факт таков.
Страшный суд
— История о Маринкиной башне началась довольно далеко от Коломны. 12 июля 1732 года в Тульскую провинциальную канцелярию солдатом Прокофием Кожевниковым была доставлена опознанная им некая Марина, Поликарпова дочь, уроженка тульской Оружейной слободы, числившаяся в бегах. И все было бы вполне тривиально, если б Поликарпова не была одета в мужское платье, не носила б мужскую прическу и не была “при ней женка, которую та Марина называла своею женой”. На первых же допросах Марина показала, что, удрав из Тулы, она стала выдавать себя за мужчину, называлась Иваном Карповым и женилась на крестьянке Прасковье Ивановой. Марину и Прасковью признали виновными в преступлении против основ веры и решили, что разбирать их дело должен церковный суд. Арестанток порознь друг от друга отправили в Коломну, так как Тула тогда входила в состав Коломенской епархии.
Дело Марины Поликарповой оказалось удивительным. Потому как насмерть перепуганная девка Прасковья на допросах клялась и божилась, что ее втянули в грех уж таким хитроумным способом, который она при всем желании разгадать не могла. С мужем они были венчаны в сельской церкви батюшкой Иоанном. И она, баба темная, действительно жила с Иваном Карповым (то есть с Мариной Поликарповой), как надлежит жить жене с мужем. Даже видавшие виды дознаватели ахнули: как же такое может быть?! Для осмотра Марины был вызван доктор, выдавший впоследствии удивительное заключение: “у оной Марины из естественного женского уда исходил временно мужской уд”, следовательно, баба Прасковья не врала.
То есть в архивах литератор Ярхо обнаружил одну из немногих сохранившихся с тех далеких времен историй о людях, над которыми зло пошутила природа, — о гермафродитах. Россия XVIII века — это не то, что теперь, и факт женитьбы “мерзкой женки” Марины Поликарповой попал в дореволюционные учебники по юриспруденции и, естественно, в более поздние газеты; рассказывал о сложной судьбе Марины-Ивана и “Московский комсомолец”. Только до Ярхо никто не пытался увязать историю Марины-Ивана с Маринкиной башней.
Дело о несусветной “мерзости” разбирал тогдашний коломенский епископ Вениамин, судивший строго. Священника, обвенчавшего странную пару, наказали (почти как сейчас!), Прасковью отдали на перевоспитание в женский монастырь, а бедной Маринке досталось на полную катушку.
10 сентября 1733 года “мерзкую женку” замуровали живьем в столпе. В архивах осталось описание ее “камеры” одиночного заключения: “Построен был тот столп от всякого строения особо, расстоянием от Воскресенской церкви и от богадельни саженей по пяти. Видом тот столп круглый, от земли меркой поднят на полтора аршина, со сводом — полчетверти аршина. В нем была сделана лавка деревянная, возле окна, которое имелось в том столпе. Да в стене было вделано для испражнения место, а над ним — сквозной проход, для духу…” (На фото Валерий Ярхо — на том самом месте, где стояла башня, в которую замуровали несчастную Марину Поликарпову.)
Марина же, сидя замурованной, первое время страшно кричала, но скоро сорвала голос и только протяжно хрипела. Вопреки самым пессимистичным прогнозам, жизнь несчастного гермафродита (который аж в XVIII веке рискнул отстоять свое право на однополый брак!) закончилась вовсе не в башне. Инициатива епископа Вениамина не понравилась ни Священному синоду, ни гражданским верхам. Поликарпову распорядились выпустить, а столп — разломать. Бедняга за пару месяцев своего ужасного заточения помутилась в рассудке и оглохла — в таком виде ее и отправили в монастырь.
Здесь надо заметить, что, пока Марина находилась в башне, на “мерзость” регулярно приходили подивиться горожане, да и вопли горемычной заключенной первое время вынуждены были слушать многие. Так что словосочетания “Маринкина башня” и “Марина, заключенная в башню”, на протяжении веков передававшиеся из уст в уста, скорее всего относятся как раз к Марине Поликарповой. Естественно, и башенка имелась в виду совсем другая. Конечно, это версия, но версия, подкрепленная документами и датами, а не видениями пугливых дяденек.
Возникает резонный вопрос: почему же туристам не рассказывают о новых, поистине сенсационных фактах, а из года в год талдычат про замурованную Мнишек? А низ-зя! Потому как Марина Юрьевна — и дочь воеводы, и жена Лжедмитриев, обоих по возрастающей, и фигура в целом одиозная и, главное, широко известная, вполне имеющая право относиться к Великому Прошлому. Пипл хавает, больше того — деньги за это платит, потому как любой худо-бедно, но Пушкина читал и про Мнишек слышал. Так к чему портить мед вареньем? Зачем сообщать про гермафродита (бренд-то ведь, увы, по сей день для провинции сомнительный — не Швейцария поди) и про то, что хоть Маринка-то и была, да не та, и башенки ее, судя по всему, уж почти триста лет как нет? А так. Достоверности ради.
Памятник потасовке?
— Уверяю вас, история Поликарповой далеко не самая сенсационная. В двухстах метрах отсюда — камень о разгроме рабочей демонстрации. Это миф не менее бессовестный, чем о Маринкиной башне, — говорит Ярхо.
Камень действительно стоит по сей день на углу Коломенского мемориального парка, который в соответствии с дикой нашей традицией разместили на территории городского кладбища, сровняв все могилы и превратив кладбищенскую часовню в Музей боевой славы. Версия о причинах возведения монумента существует в большевистском варианте: “11 декабря 1905 года на мирную политическую демонстрацию собрались рабочие машиностроительного завода и учащиеся коломенских гимназий. Из Боброва демонстранты направились в Коломну. Над ними плыли красные знамена, транспаранты с революционными лозунгами. При подходе к городскому кладбищу на двухтысячную колонну напали казаки и черносотенцы. Прозвучали выстрелы. Защитники царских устоев с шашками наголо врезались в ряды демонстрантов, учинили кровавую бойню. Погибли гимназист Ваня Марков и молодая работница шелкокрутильной фабрики Екатерина Зубачева. Ранено было около 30 участников мирной демонстрации. А спустя неделю на станцию Голутвин по железной дороге прибыл отряд карателей полковника Римана, который без суда и следствия расстрелял 27 человек”. И это тоже священная корова, всеми копытами стоящая на страже Великого, в данном случае коммунистического Прошлого.
— Первый вопрос, который логично возникает: если здесь были войска и казаки, зачем же было надо Риману пробиваться сюда из Москвы с боями полторы недели? — продолжает свой увлекательнейший рассказ Валерий. — Причем никаких следов казаков найти невозможно, да они тут сроду и не стояли. Объективно говоря, казаки — это тогдашний спецназ, который по пустякам никто бы дергать не стал. И больше того, получается, что в самый разгар восстаний в Москве этот спецназ почему-то сидел в Коломне! Войска тут были, но сборные. В казармах формировались маршевые батальоны, имелась рота саперов и сорок городовых. Но никаких резких мер против бунтующих групп не принималось: все боялись повторения Кровавого воскресенья. Власть была парализована. Полиция ждала команды от фабрикантов, а те побросали все и уехали в Москву. Теперь о демонстрациях. Мои предки жили в Боброве и рассказывали, что это никакая не демонстрация была по большому счету. Всего рабочих шло человек четырнадцать, причем участники шествия были неплохо вооружены. И вот представьте: идет вооруженная братва от Боброва к городу с неизвестными целями, в стране творится черт знает что, и как сие понимать — непонятно…
Я опять же совершенно случайно наткнулся в “Церковных ведомостях” на информацию о священнике Горском, который служил в одной из коломенских церквей. В разгар городских бунтов он отслужил молебен о здравии августейшей фамилии и пошел с крестным ходом вокруг города, что считается старинным средством от болезней и разных напастей. Крестный ход набрал три тысячи человек. Ядром шла колонна хоругвеносцев, организация, созданная при Успенском соборе для несения икон, хоругвей и соблюдения порядка во время крестных ходов. У них была своя форма — зеленые кафтаны с серебряными бляхами.
И вот рабочая и монархическая (по сути) демонстрации встретились. Поскольку “мирные демонстранты” были вооружены до зубов, да и хоругвеносцы на всякий случай, видимо, прихватили с собой легкое стрелковое оружие, конфликт можно было считать априори состоявшимся. Сработал и еще один момент, как справедливо напомнил Валерий: заводские — это слобода, а здешние — это город. Они дрались между собой постоянно, ни одной Масленицы не пропускали! А тут, как говорится, сам Бог велел. Рабочие махали дрекольем, а крестный ход, вероятно, резво отмахивался подручными средствами. При желании ведь и хоругвью можно навернуть так, что мало не покажется… Уж не беремся сказать, имело ли место некрасивое обращение с церковными атрибутами, но побитых с обеих сторон оказалось предостаточно.
— Коломна была мещанским торговым городом, и поэтому к мастеровщине местные относились настороженно. Во-первых, здесь было что грабить. Во-вторых, грабежи в то время были ежедневной банальностью. Вот и вышло так, что столкнулись две демонстрации. Вообще самые страшные события происходили, когда сталкивались две противоположные демонстрации. Примеров масса: в Севастополе это закончилось страшными погромами, в подмосковном Егорьевске — жутким столкновением...
Поскольку рабочие в тот день оказались в простом количественном меньшинстве, им наваляли. Жертвами потасовки стали, увы, очень молодые люди — 17-летний гимназист Ваня Марков и 16-летняя Катя Зубачева. Известно, что погибший гимназист имел при себе браунинг — это, возможно, и спровоцировало кого-то из более взрослых.
Как бы то ни было, а на этом месте поставили камень и сочинили, что царские войска разгромили тут демонстрацию. Художник А.Солодков написал картину: казаки на лихих конях рубят шашками несчастных мастеровых у городского кладбища. И почему-то никто не задался вопросом: а почему царские войска (если таковые были в городе) тогда не пошли дальше, не навели порядок на заводе? Коломзавод тогда ведь бушевал не на шутку... Но, судя по всему, искать ответы на этот вопрос, как и на многие другие, связанные с демонстрацией 11 декабря, никому не надо.
— И этот ларчик открывается просто: нужна была революционная легенда, ее и создали, — улыбается Ярхо. — Когда начинаешь разговаривать с местными профессиональными историками, отвечают они странно: “А сейчас лучше, что ли, да?!”
Может быть, и не лучше, только непонятно: кому монумент-то поставили?
— А людям нравится! — парируют оппоненты. — И коммунистам есть куда цветочки возложить...
И действительно, неудобно ведь возлагать цветочки на место, где сшиблись слободские рабочие с горожанами. Кроме того, революционное движение в Коломне — это тоже в определенной степени бренд. Марка, которую социалистически ориентированные граждане без боя не отдадут.
* * *
Валерий Ярхо рассказал еще массу интереснейших вещей, почерпнутых в богатых церковных архивах. Священные коровы должны сдохнуть со стыда и лежать по городу Коломне штабелями. Ан нет. Не дохнут, а живут и набирают вес. И если Ярхо сравнил экскурсии по Маринкиной башне, проводимые товарищами в кольчугах, с проектом незабвенного Остапа Бендера относительно пятигорского Провала, то мне вспомнился старый анекдот. Встретились в пустыне осел и прапорщик. Осел его спрашивает: “Ты кто?” Прапор огляделся — никого нет — и отвечает: “Офицер”. Осел тоже огляделся: “А я — лошадь”.
